§ 33. Культура второй половины XX — начала XXI в

1) Стремление понять естественный ход вещей, вместо того чтобы изменить мир.

2) Желание быть в гармонии с природой, вместо того чтобы подчинить и покорить природу.

3) Осознание гармонии человека и мира, естественной связи человека с мирозданием вместо противопоставления человека миру и подхода к человеку как к некой песчинке в случайном мире атомов.

4) Уважение к многообразию, различным точкам зрения, мнению других вместо поиска единственно верного и правильного для всех взгляда на мир.

5) Понимание мира как саморазвивающейся и эволюционирующей системы вместо поиска отдельных закономерностей и случайностей мироздания.

6) Постижение сложной взаимосвязи хаоса и порядка вместо отношения к хаосу только как к разрушительной силе.

В условиях информационной эры историческая тенденция приводит к тому, что доминирующие функции и процессы всё больше оказываются организованными по принципу сетей. Именно сети составляют новую социальную морфологию наших обществ, а распространение сетевой логики в значительной мере сказывается на ходе и результатах процессов, связанных с производством, повседневной жизнью, культурой и властью... Принадлежность к той или иной сети или отсутствие таковой наряду с динамикой одних сетей по отношению к другим выступают в качестве важнейших источников власти и перемен в нашем обществе; таким образом, мы вправе охарактеризовать его как общество сетевых структур... ...Сети оказываются институтами, способствующими развитию целого ряда областей: капиталистической экономики, основывающейся на инновациях, глобализации и децентрализованной концентрации; сферы труда с её работниками и фирмами, основывающейся на гибкости и адаптируемости; сферы культуры, характеризуемой постоянным расчленением и воссоединением различных элементов; сферы политики, ориентированной на мгновенное усвоение новых ценностей и общественных умонастроений...

История только начинается, если понимать под ней то, что после тысячелетий доисторической битвы с природой, сначала выживая в борьбе с ней, а затем покоряя её, человеческий вид вышел на такой уровень знаний и социальной организации, который даёт нам возможность жить в преимущественно общественном мире. Речь идёт о начале иного бытия, о приходе нового, информационного века, отмеченного самостоятельностью культуры по отношению к материальной основе нашего существования. Но вряд ли это может послужить поводом для большой радости, ибо, оказавшись в нашем мире наедине с самими собой, мы должны будем посмотреть на своё отражение в зеркале исторической реальности. То, что мы увидим, вряд ли нам понравится.

Искусство постмодернизма «выдвигает на передний план непредставимое, неизобразимое в самом изображении... Оно не хочет утешаться прекрасными формами, консенсусом вкуса. Оно ищет новые способы изображения... чтобы с ещё большей остротой передать ощущение того, что нельзя представить. Постмодернистский писатель или художник находится в положении философа: текст, который он пишет, произведение, которое он создаёт, в принципе не подчиняется заранее установленным правилам... им нельзя вынести окончательный приговор, применяя к ним общеизвестные критерии оценки. Эти правила и категории — суть предмет поисков, которые ведёт само произведение искусства» (Ж.-Ф. Лиотар, 1979 г.).

Почему классический модернизм стал прошлым и почему постмодернизм должен теперь занять его место? Этот новый элемент есть то, что обычно называют «смертью субъекта»... конец индивидуализма как такового. Великим модернистам приписывают... изобретение персонального, приватного стиля, такого же безошибочно опознаваемого, как отпечатки пальцев... Но это означает, что модернистская эстетика некоторым изначальным образом связана с концепцией... уникальной персоны и индивидуальности, которые, как ожидается, должны генерировать своё собственное уникальное видение мира и выковывать свой собственный уникальный, опознаваемый стиль... ...Очевидно одно — старые модели (Пикассо, Пруст, Элиот) больше не работают или даже вредны, контрпродуктивны, поскольку никто больше не обладает уникальным внутренним миром и стилем, чтобы его «выражать» (Ф. Джеймисон, 1984 г.).

Уже сегодня можно разглядеть ряд достаточно радикальных перемен в архитектуре, которые, с одной стороны, связаны с серьёзными трансформациями в научной сфере и, с другой стороны, должны, по моему убеждению, постепенно распространиться на все другие области жизни. Новые науки о сложных системах, включающие фрактальную геометрию, нелинейную динамику, новую космологию, теорию самоорганизации и др., принесли с собой изменение мировоззренческой перспективы. ...Мы движемся к пониманию того, что на всех уровнях — от атома до галактики — вселенная находится в процессе самоорганизации. Опираясь на возможности, предоставляемые компьютером, этот новый взгляд на мир находит сегодня отклик в процессах, изменяющих характер архитектуры. Несколько ключевых зданий, построенных американцами Фрэнком Гери, Питером Эйзенманом и Дэниэлем Либескиндом, выглядят как прямые предвестия утверждения новой парадигмы. ...Грамматика этой новой архитектуры всегда провокационна. Она варьируется от неуклюжих капель до элегантных волноподобных форм, от рваных фракталов до подчёркнуто нейтральных «инфопространств». Это вызов старым языкам классицизма и модернизма, основанный на вере в возможность новой системы организации среды обитания, которая будет больше напоминать постоянно самообновляющиеся формы живой природы... Возникающие новые модели могут отпугивать... однако, взглянув пристальнее, мы часто убеждаемся в том, что они более интересны и более адекватны нашему восприятию мира, чем доставшиеся нам в наследство от прошлого бесконечные колоннады или модернистские навесные стеклянные фасады (2003).